запакованное в фиолетовый конверт письмо мгновенно выдает адресанта. маркус лелеет каждую букву, скользит кончиком большого пальца вдоль пергамента, беззвучно смеется от хрустальной наивности строк.
камелия заключена в непробиваемый гексаэдр. и хоть передвижение строго ограничено, она раз за разом раскрашивает однотипность будней, насыщая жизнью то, что и жизнью вовсе не является. между пробелами слов буквально слышит, как она говорит с придыханием о новых глянцах, недавно подаренном граммофоне, как нитка с первой попытки попадает в игольное ушко и как рюши украшают платье со спущенными плечами.
она снова самая красивая, но этого никто не увидит. как никто не разделит с ней новые ноты, не оценит по достоинству таланты.

камелия все еще не живет - лишь имитирует.

однажды спросишь: „почему?“ и привычное „так надо“ разразится чем-то более существенным и откровенным. чем-то в роде..

твое знакомство с миром за пределами вынужденного плена - ненастоящее. в книгах реальность искажена, в журналах - утрирована.
здесь слова льются на землю кровью, запах дешевого табака скручивает легкие в рифовый узел, спирт заменяет воду, им прижигают всё: раны, сердце, душу.

здесь ты никому не нужен. культ индивидуализма лишил необходимости искать постороннее плечо - отныне опереться можно только на себя. толпа пройдется и затопчет - едва ли кто заметит. к подошвам прилипнет раздавленный фарш, но никто и носом не поведет. отряхнется, пойдет дальше.

камелия, здесь каждый - на подмостках, и у каждого - своя роль. знакомого, приятеля, друга - неважно. улыбки куплены на черном рынке, доверием торгуют там же. каждый из них болен. на оболочку не смотри, смотри вглубь, как я учил, помнишь? смотри в зазеркалье. их души - открытые раны. внутри все гноится, нарывает, язвы на сердцах ужасно чешутся, болят, но самое главное - никто не ищет лекарств.

[indent]иногда кажется, что мертвые живее живых.

жизнь, к которой ты так тянешься, полна разочарований. грабли снова и снова полосуют лица ( человек - существо необучаемое ), страдания стали частью рутины. те, кто просят помощи, в действительности в ней не нуждаются. потому что тот, кто годами возводил боль в привычку, больше не может без нее дышать.

по городам бродят человеческие карикатуры со сломанными судьбами, искалеченной психикой. все, чего они хотят - встретить того, кому не требуется починка. здорового, живого, свободного. слабого. чтоб удивиться широте открытых глаз, в них же разглядеть незнакомую искренность, прощупать бодрую точку пульса. сначала надавить одним пальцем, потом - всей пятерней, до выступающей вены у виска. и смотреть смотреть смотреть, как ты ломаешься, сдавленно кричишь, роняешь злые слезы. вот эта картина им куда более знакома. и они напишут ее на твоем лице ещё раз и ещё, ещё - до тех пор, пока не уничтожат тебя так же, как когда-то уничтожили их.

жизнь безгранична в своей жестокости, камелия. все, о чем ты читала и что слышала - утопия.

- сказал бы маркус, позабыв, что у него нет другого опыта, кроме своего собственного; позабыв, что сценарий каждой жизни нелинеен, индивидуален; позабыв, что подобное всегда притягивает подобное.

в сентябре боуи гремит на всю британию новым альбомом. маркус выкупает место у сцены, жмурится от светодиодов, ловит фосфены, вибрация прокладывает путь к сердечной чакре через ступни. маркус - не поклонник, его культ состоит в ином. но если представить, что музыка действительно способна связать тех, кого разделило расстояние, может ли камелия прямо сейчас чувствовать то же самое? как закладывает уши, гремит стадион, как сотни рук тянутся вверх.

где-то там, над самыми последними рядами, возвышается операторская станция - совсем скоро триумф кумира миллионов будет доступен для масс в формате dvd.

теперь они точно станут еще ближе.

днями позже берет в долг, отстаивает невменяемую очередь и прячет желанную запись во внутренний карман - превентивный подарок на рождество, которое наступит лишь для одного из них.

* * *

насилие порождает насилие. он был прав - целый мир разлагается в паскудной стабильности, и этой гнили нет конца.
на пороге дома сердце замирает в горле, пустота дробит кости, материнский плач делит тело на атомы. шкала боли пробила ионосферу, летя стремглав к радиации солнца.
полупрозрачный фантом камелии дурманит разум - вот она бежит вприпрыжку по коридору, вот крутится вокруг своей оси, улыбается, танцует, вот заворачивает за угол и приседает в театральном реверансе. маркус в аффекте следует за ней.

ее комната там же, где и всегда.
вещи лежат там же, где и всегда.
развешены плакаты, на столе лежат разной формы и размера резинки и заколки для волос.
открыта дверца гардероба - оттуда выглядывают пышные платья, корсеты, внизу бок о бок стоят туфли.
там же, где и всегда.

словно она вот-вот придет, ворвется с фальцетным криком „ты вернулся!“, прыгнет на руки, а он закружит и в этот раз - точно - пообещает никогда не отпускать.
стрелка настенных часов стреляет в надежду. живых здесь больше нет.
никто не придет.

маркус дрожит, прикованный к полу. в ступнях больше не вибрация - свинец.

стеклянный взгляд скупо бьется наружу. хотел оставить слезы для других - для тех, у кого есть на это право.
долгий вдох через нос раздувает внутреннее пламя, в жерле коптятся эмоции разного калибра. за какую ухватиться - задача со звездочкой.
он встает на колени перед кроватью. идеально застеленная, все еще хранящая запах, как и с теми самыми рюшами платье, лежащее подле. он протягивает к оборкам руки, сжимает, обнимает. утыкается носом в кружевную горловину. вдыхает.

[indent]прости меня. сотню раз прости. я был не прав, ни одно моё слово не было правдой, я ошибся. прости меня, я умоляю, прости меня
прости меня прости меня прости меня прости меня прости меня прости меня прости меня прости меня прости меня прости меня прости меня прости меня прости меня прости меня прости меня прости меня прости меня прости меня прости меня прости меня прости меня прости меня прости меня прости меня прости меня прости меня прости меня прости меня прости меня прости меня прости меня прости меня прости меня

сжимает ткань ткань сильно, что та надрывно скрипит, хрустят костяшки и всё внутри. из внутреннего кармана выпадает подарок, тот самый превентивный, теперь - бесполезный. маркус шарнирно роняет взгляд, пялится так неосознанно, затравленно.

ну и кому это нахуй теперь надо?

опустив корпус вниз, подбирает кассету и по воле случая замечает то, что видеть не должен.

( в детстве прятки были ее любимой игрой ) - вещественное доказательство нехотя переливается в лунном свете. скаррс шмыгает носом, вертит пластинку, замирает на „счастливом рождестве“.

её голос.
родной, бархатный, живой. стоики учили эмоциональной неприкосновенности - сегодня и впредь все учения летят под землю. его прорывает, и каждая нота оставляет мутагенные шрамы, полосует новые, вскрывает старые - унции крови омывают тело со всех сторон. аудиальная пытка - расплата. он закрывает рот ладонью. крик - тоже песня, но сейчас не его соло.

пять минут кажутся растянутой вечностью за пределами сингулярности. жидкий воск застывает на глазах, беспощадным проливным катится сверху вниз. он мажет солью щеки, руки, пальцы, платье, граммофон, беспомощно хватается за одеяло, свешивает голову. регулятор крика все ещё безмолвен - переключен на „off“.
когда ноты обрываются, ему обманчиво улыбается тишина.

[indent]  [indent]  [indent]  [indent]  [indent] [indent][indent][indent]что скажешь?


[indent][indent]видела созвездие омелы


[indent]  [indent] [indent][indent][indent]я соскучилась


[indent][indent][indent][indent][indent][indent]когда ты вернешься?


[indent] [indent]… и мы вместе его послушаем


[indent]  [indent]  [indent]  [indent] [indent][indent][indent]буду собирать стадионы


[indent][indent]люблю тебя


не мир ее уничтожил. а я.
вот этими руками.

„on“.